И все же — кто допустил Вторую мировую войну? Воспоминания Уинстона Черчилля
Споры о начале Второй мировой войны и ответственности за нее европейских держав в России из исторических дискуссий превратились в актуальный политический сюжет. Недавно президент России пообещал: «Мы заткнем поганый рот, который открывают некоторые деятели за бугром для того, чтобы достичь сиюминутных политических целей, мы заткнем его правдивой фундаментальной информацией». Znak.com предлагает оценить этот этап в жизни Европы через один из возможных источников — воспоминания Уинстона Черчилля, который стал премьер-министром уже после начала Второй мировой, в 1940 году. Вопреки существующему мнению, Черчилль вовсе не был русофобом, выступал за сотрудничество с русскими и признавал необходимость для СССР пакта Молотова —Риббентропа. И в то же время, по его данным, СССР вообще мог присоединиться к странам Оси — тогда бы мировая история пошла совсем по-другому.
В начале своих мемуаров Черчилль так определяет роль тогдашнего премьера Невилла Чемберлена в событиях, которые привели ко Второй мировой войне:
«Чемберлен был проникнут сознанием своей особой личной миссии, состоявшей, по его мнению, в том, чтобы достигнуть дружеского соглашения с диктаторами Италии и Германии, и считал, что он сумеет этого добиться. <…> В то же время он не был склонен уделить сколько-нибудь значительное внимание проблеме укрепления английских вооруженных сил или необходимости тесного сотрудничества с Францией как в военно-штабной, так и в политической областях».
Однако даже его коллеги по Консервативной партии были недовольны таким подходом. Так, например, министр иностранных дел Энтони Иден имел иные взгляды на отношения с диктаторскими режимами, он, скорее, хотел выжать побольше для Англии выгод, нежели просто «умиротворить» агрессоров. Позиция Чемберлена в итоге привела Англию к тому, что впоследствии назовут Мюнхенским сговором. Этот договор между Англией, Францией и Германией предусматривал передачу последней Судетской области Чехословакии. А закончилось все расчленением и оккупацией этой страны, когда Гитлер нарушил договоренности в этом соглашении.
Как вспоминает Черчилль, 15 сентября 1938 года английский премьер-министр вылетел на Мюнхенский аэродром. Руководители Чехословакии не могли поверить этому известию. Еще 12 сентября на территории Судетской области немцами был организован мятеж под предводительством Конрада Генлейна, основателя Судето-немецкой партии в Чехословакии. Правда, он не встретил поддержки местного населения. Генлейн бежал в Германию. Появилась возможность торговаться с Гитлером, его план с мятежом провалился. Но визит Чемберлена все испортил. Чехи были поражены тем, что английский премьер-министр сам нанес визит Гитлеру в момент, когда они впервые оказались хозяевами внутреннего положения в Судетской области. Черчилль поясняет, почему себя так повели англичане:
«У Чемберлена от встречи с Гитлером осталось сильное впечатление, „что последний в боевом настроении“. Английский кабинет придерживался также мнения, что у французов не было боевого духа. Поэтому не могло быть и речи о сопротивлении требованиям, которые Гитлер предъявлял чехословацкому государству. Некоторые министры нашли утешение в разговорах о „праве на самоопределение“, „праве национального меньшинства на справедливость“; возникла даже склонность „стать на сторону слабого против грубых чехов“».
Как известно, вернувшийся в Англию Чемберлен, размахивая Мюнхенским договором, произнес фразу, которая вошла в историю: «Господа, я привез мир для нашего поколения». Но далеко не всех это убеждало. Одним из скептиков был Уинстон Черчилль. Как он вспоминает, еще до заключения договора в Мюнхене 21 сентября он передал в печать в Лондоне следующее заявление:
«Расчленение Чехословакии под нажимом Англии и Франции равносильно полной капитуляции западных демократий перед нацистской угрозой применения силы. Такой крах не принесет мира или безопасности ни Англии, ни Франции. Наоборот, он поставил эти две страны в положение, которое будет становиться все слабее и опаснее. Одна лишь нейтрализация Чехословакии означает высвобождение 25 германских дивизий, которые будут угрожать Западному фронту; кроме того, она откроет торжествующим нацистам путь к Черному морю. Речь идет об угрозе не только Чехословакии, но и свободе и демократии всех стран. Мнение, будто можно обеспечить безопасность, бросив малое государство на съедение волкам, — роковое заблуждение».
В аналогичном ключе высказался 21 сентября на заседании ассамблеи Лиги Наций народный комиссар по иностранным делам СССР Максим Литвинов:
«…В настоящее время пятое государство — Чехословакия испытывает вмешательство во внутренние дела со стороны соседнего государства и находится под угрозой громко провозглашенной агрессии. Один из старейших, культурнейших, трудолюбивейших европейских народов, обретший после многовекового угнетения свою государственную самостоятельность, не сегодня-завтра может оказаться вынужденным с оружием в руках отстаивать эту самостоятельность… Такое событие, как исчезновение Австрийского государства, прошло незамеченным для Лиги Наций. Сознавая значение, которое это событие должно иметь для судеб всей Европы и в первую очередь для Чехословакии, Советское правительство сейчас же после аншлюса обратилось официально к другим великим европейским державам с предложением о немедленном коллективном обсуждении возможных последствий этого события с целью принятия коллективных предупредительных мер. К сожалению, это предложение, осуществление которого могло избавить нас от тревог, испытываемых ныне всем миром, о судьбе Чехословакии, не было оценено по достоинству».
Почему Англия и Франция не пошли на договор с СССР, зато доверились Гитлеру? Размышляя над этим уроком, Уинстон Черчилль отмечает:
«Мне приходилось слышать утверждения, что в силу географических условий Россия не имела возможности послать войска в Чехословакию и что помощь России в случае войны была бы ограничена скромной поддержкой с воздуха. Согласие Румынии, а также в меньшей степени Венгрии на пропуск русских войск через их территорию было, конечно, необходимо. <…> Из России в Чехословакию через Карпаты вели две железные дороги: северная, от Черновцов, через Буковину, и южная, по венгерской территории, через Дебрецен. Одни эти железные дороги, которые проходят далеко от Бухареста и Будапешта, вполне могли бы обеспечить снабжение русской армии в 30 дивизий. В качестве фактора сохранения мира эти возможности оказали бы серьезное сдерживающее влияние на Гитлера и почти наверняка привели бы к гораздо более серьезным событиям в случае войны. Вместо этого все время подчеркивалось двуличие Советского Союза и его вероломство. Советские предложения фактически игнорировали. Эти предложения не были использованы для влияния на Гитлера, к ним отнеслись с равнодушием, чтобы не сказать с презрением, которое запомнилось Сталину. События шли своим чередом так, как будто Советской России не существовало. Впоследствии мы дорого поплатились за это».
Когда пелена заблуждений насчет Гитлера упала с глаз Чемберлена и французского премьер-министра Эдуара Даладье, ответственных за Мюнхенский сговор, было принято решение не дать двигаться агрессору дальше. А следующей на очереди была Польша. Но был ли смысл? Черчилль размышляет:
«Возможности организации какого бы то ни было сопротивления германской агрессии в Восточной Европе были теперь почти исчерпаны. Венгрия находилась в германском лагере. Польша отшатнулась от чехов и не желала тесного сотрудничества с Румынией. Ни Польша, ни Румыния не желали допустить действия русских против Германии через их территории. Ключом к созданию великого союза было достижение взаимопонимания с Россией. 18 марта русское правительство, которого все происходившее глубоко затрагивало, несмотря на то, что перед ним захлопнули дверь во время мюнхенского кризиса, предложило созвать совещание шести держав. И в этом вопросе у Чемберлена было весьма определенное мнение».
Однако в высших правительственных кругах по-прежнему царило недоверие к Сталину и СССР. 26 марта 1939 года Невилл Чемберлен писал в частном письме:
«Должен признаться, что Россия внушает мне самое глубокое недоверие. Я нисколько не верю в ее способность провести действенное наступление, даже если бы она этого хотела. И я не доверяю ее мотивам, которые, по моему мнению, имеют мало общего с нашими идеями свободы. Она хочет только рассорить всех остальных. Кроме того, многие из малых государств, в особенности Польша, Румыния и Финляндия, относятся к ней с ненавистью и подозрением».
Он пишет в своих мемуарах:
«Английскому правительству необходимо было срочно задуматься над практическим значением гарантий, данных Польше и Румынии. Ни одна из этих гарантий не имела военной ценности иначе как в рамках общего соглашения с Россией. Поэтому именно с этой целью 16 апреля начались наконец переговоры в Москве между английским послом и Литвиновым. Если учесть, какое отношение Советское правительство встречало до сих пор, теперь от него не приходилось ожидать многого. Однако 17 апреля оно выдвинуло официальное предложение, текст которого не был опубликован, о создании единого фронта взаимопомощи между Великобританией, Францией и СССР. Эти три державы, если возможно, то с участием Польши, должны были также гарантировать неприкосновенность тех государств Центральной и Восточной Европы, которым угрожала германская агрессия. Препятствием к заключению такого соглашения служил ужас, который эти самые пограничные государства испытывали перед советской помощью в виде советских армий, которые могли пройти через их территории, чтобы защитить их от немцев и попутно включить в советско-коммунистическую систему. Ведь они были самыми яростными противниками этой системы. Польша, Румыния, Финляндия и три Прибалтийских государства не знали, чего они больше страшились — германской агрессии или русского спасения. Именно необходимость сделать такой жуткий выбор парализовала политику Англии и Франции».
Стоит отметить, что Черчилль, понимая всю угрозу гитлеровской политики, призывал, скажем так, «пожертвовать» прибалтийскими странами, лишь бы объединиться с Россией. «Нужно не только согласиться на полное сотрудничество России, но и включить в союз три Прибалтийских государства — Литву, Латвию и Эстонию. Этим трем государствам с воинственными народами, которые располагают совместно армиями, насчитывающими, вероятно, двадцать дивизий мужественных солдат, абсолютно необходима дружественная Россия, которая дала бы им оружие и оказала другую помощь. Нет никакой возможности удержать Восточный фронт против нацистской агрессии без активного содействия России», — был убежден Уинстон Черчилль.
Но, как известно, именно это стало камнем преткновения, договора не получилось. «Переговоры зашли как будто в безвыходный тупик, — вспоминает автор мемуаров. — Принимая английскую гарантию, правительства Польши и Румынии не хотели принять аналогичного обязательства в той же форме от русского правительства. Такой же позиции придерживались и в другом важнейшем стратегическом районе — в Прибалтийских государствах. Советское правительство разъяснило, что оно присоединится к пакту о взаимных гарантиях только в том случае, если в общую гарантию будут включены Финляндия и Прибалтийские государства». В итоге началось тактическое сближение Гитлера и Сталина, закончившееся пактом Риббентропа—Молотова и секретным соглашением по разделу Польши.
Для многих в Европе заключение такого договора стало шоком. Был потрясен этим и Уинстон Черчилль. Он пишет:
«Только тоталитарный деспотизм в обеих странах мог решиться на такой одиозный противоестественный акт. Невозможно сказать, кому он внушал большее отвращение — Гитлеру или Сталину. Оба сознавали, что это могло быть только временной мерой, продиктованной обстоятельствами. Антагонизм между двумя империями и системами был смертельным. Сталин, без сомнения, думал, что Гитлер будет менее опасным врагом для России после года войны против западных держав. Гитлер следовал своему методу „поодиночке“. Тот факт, что такое соглашение оказалось возможным, знаменует всю глубину провала английской и французской политики и дипломатии за несколько лет. В пользу Советов нужно сказать, что Советскому Союзу было жизненно необходимо отодвинуть как можно дальше на запад исходные позиции германских армий, с тем чтобы русские получили время и могли собрать силы со всех концов своей колоссальной империи. <…> Им нужно было силой или обманом оккупировать Прибалтийские государства и большую часть Польши, прежде чем на них нападут. Если их политика и была холодно расчетливой, то она была также в тот момент в высокой степени реалистичной».
Отметим, что даже после заключения этого пакта будущий премьер-министр все еще не терял надежды как-то найти общий язык с Россией. Он пишет, что по-прежнему был убежден в глубоком антагонизме между Россией и Германией и цеплялся за надежду, что Советы будут перетянуты на сторону Англии силой событий. В меморандуме для военного кабинета, написанном 25 сентября 1939 года, Черчилль отметил:
«Хотя русские повинны в грубейшем вероломстве во время недавних переговоров, однако требование маршала Ворошилова, в соответствии с которым русские армии, если бы они были союзниками Польши, должны были бы занять Вильнюс и Львов, было вполне целесообразным военным требованием. Его отвергла Польша, доводы которой, несмотря на всю их естественность, нельзя считать удовлетворительными в свете настоящих событий. В результате Россия заняла как враг Польши те же самые позиции, какие она могла бы занять как весьма сомнительный и подозреваемый друг. Разница фактически не так велика, как могло показаться. Русские мобилизовали очень большие силы и показали, что они в состоянии быстро и далеко продвинуться от своих довоенных позиций. Сейчас они граничат с Германией, и последняя совершенно лишена возможности обнажить Восточный фронт».
Но пока Черчилль и его единомышленники сокрушались по поводу упущенных возможностей союза с Россией, Сталин не терял времени и торговался с Гитлером за территории. Черчилль описывает скрупулезную дележку территории стран Восточной Европы. Вот фрагмент из его мемуаров, который ясно показывает, что СССР, заключая пакт Риббентропа—Молотова, не только хотел оттянуть время войны с нацистами, но и взять в Восточной Европе все по максимуму:
«Молотов затронул вопрос о полосе литовской территории и подчеркнул, что советское правительство еще не получило ясного ответа от Германии на этот вопрос. А оно ожидает ответа. Что касается Буковины, то он признал, что это связано с дополнительной территорией, о которой не упоминалось в секретном протоколе. Россия сначала ограничивала свои требования Северной Буковиной. Однако при существующих обстоятельствах Германия должна понять, что Россия заинтересована и в Южной Буковине. Но Россия не получила ответа на свой вопрос и на эту тему. Вместо этого Германия, гарантируя целостность территории Румынии, совершенно игнорировала пожелания России относительно Южной Буковины. Фюрер ответил, что оккупация хотя бы части Буковины Россией означала бы серьезную уступку со стороны Германии… Однако Молотов продолжал настаивать на ранее высказанном мнении, что пересмотр, какого желает Россия, весьма незначителен. Фюрер ответил, что для того, чтобы германо-русское сотрудничество дало положительные результаты в будущем, Советскому правительству нужно понять, что Германия ведет борьбу не на жизнь, а на смерть, которую при всех обстоятельствах она хочет закончить успешно…».
Понимая, что с таким багажом территориальных разногласий рано или поздно война с СССР неизбежна, Гитлер и его генералы готовили план стремительной войны против СССР «Барбаросса». Нападение произошло 22 июня 1941 года. Но, как пишет Черчилль, история могла бы пойти иначе, если бы был заключен пакт четырех государств: Третьего рейха, Италии, Японии и СССР, которые обязались бы уважать интересы друг друга.
«Среди захваченной переписки германского министерства иностранных дел с германским посольством в Москве был найден проект пакта четырех держав, на котором не значилось никакой даты. Это, по-видимому, составляло основу переговоров Шуленбурга с Молотовым, о которых сообщалось 26 ноября 1940 года. В силу этого проекта Германия, Италия и Япония соглашались уважать естественные сферы влияния друг друга. Поскольку сферы их интересов соприкасались, они обязались постоянно консультироваться дружественным путем относительно возникающих в связи с этим проблем. Германия, Италия и Япония заявляли со своей стороны, что они признают существующие ныне пределы владения Советского Союза и будут уважать их» — поясняет Уинстон Черчилль, который после провальной внешней политики Чемберлена занял в 1940 году пост премьер-министра и, наконец, начал беспощадный бой с Гитлером и его Третьим рейхом.
Текст основан на книге: Черчилль Уинстон, «Вторая мировая война», шесть томов, Альпина нон-фикшн, 2020
Елочка для галочки: мэру Стерлитамака пришлось извиняться перед горожанами за детский праздник
В Минобрнауки Башкирии озвучили результаты ЕГЭ по русскому языку
Школьникам в России могут продлить учебный год
Блогер Ивангай обвинил журналиста Дудя в цензуре и трусости
Боевики «Талибана» расстреляли митингующих в поддержку флага Афганистана
В твиттере появился тренд «Где Халимат» после новостей о втором побеге Халимат Тарамовой из дома
|