На Урале ежегодно пропадают 5 тыс. человек: убивают себя, исчезают, уходят в лес. Как их ищут
По данным отдела по разыскной работе управления уголовного розыска ГУ МВД по Свердловской области, ежегодно регионе пропадает около 5 тыс. человек. Новости о пропавших детях и взрослых появляются каждый день. Они теряются в лесу, сбегают из дома, совершают суициды, а иногда — исчезают без вести. Znak.com поговорил с руководителем пресс-службы свердловского отделения поискового отряда «ЛизаАлерт» Екатериной Тарасенко о том, почему пропадают люди, стало ли больше суицидов, о фейковых сообщениях и попытках решить криминальные проблемы с помощью поисковиков.
— Есть ощущение, что в Свердловской области стали чаще пропадать люди. Так ли это? Есть ли статистика за прошлый и нынешний год?
— За девять месяцев 2020 года к нам поступило 665 заявок. Из них 462 человека найдены живыми, 69 погибшими и 28 не найдены. Остальные — обратные поиски, когда мы ищем родных, поиски, отправленные в «Жди Меня» (национальная служба взаимного поиска людей — прим. Znak.com) по сроку давности, а также отказы и ложные заявки, что тоже бывает.
За девять месяцев 2021 года цифры такие: всего заявок — 684, найдены живыми — 471 человек, найдены погибшими — 68, не найдены — 44. Цифры почти одинаковы. В 2020 году было очень много лесных поисков в сезон грибов и ягод. В этом году нам повезло, и их значительно меньше. Чуть больше, но не глобально, — общее количество заявок, но о большом увеличении пропаж сказать нельзя. Увеличение количества заявок скорее связано с нарастающей популярностью отряда. Раньше о нас знали меньше, а сейчас — почти каждый.
— Сколько было найдено людей с момента создания филиала «ЛизаАлерт» в Свердловской области?
— Отряд «ЛизаАлерт» в нашей области «родился» в апреле 2014 года. С этой даты у нас около 3700 заявок, по которым 70% найдены живыми, 14% — погибшими и 6% не найдены по сей день. 10%, как уже ранее и говорилось, относится к прочему.
— Насколько резонанс, который происходит после публикации в соцсетях и в СМИ, помогает или мешает поискам?
— Это палка о двух концах. С одной стороны, это очень большая помощь, ведь практически не остается людей, которые не знают о пропаже того или иного человека.
Некоторые комментарии откровенно доводят близких людей до точки.
— Часто ли натыкаетесь на фейковые сообщения?
— Ложных свидетельств немного. Чаще люди могут ошибаться ненамеренно и действительно видеть похожего человека. Иногда балуются дети, но это легко выясняется.
— Кого искать сложнее — детей или взрослых?
— Искать сложно всех, но самая незащищенная прослойка потерявшихся — дети и пожилые люди с возрастными заболеваниями памяти, такими, как деменция и Альцгеймер. Их поведение непредсказуемое, они слабы и несамостоятельны, а потому у них меньше всего шансов на выживание. Реагировать на такие заявки надо молниеносно, с большим количеством участников поиска.
В случае с детьми важно понять, о чем ребенок говорил в последнее время, куда просился, где больше всего ему понравилось. Часто дети стремятся именно туда, где было хорошо, а родители не всегда обращают внимание на такие разговоры, поэтому бывает пробел в информации. Также важно знать о конфликтах ребенка, его друзьях. Опять же не все дети говорят об этом с родителями и не все родители придают этому значение.
И потому всегда сложно собрать информацию, где пожилой родственник родился, учился, жил, работал, даже где влюбился первый раз, потому что стремятся эти люди именно в те места прошлого. Родные чаще всего не знают этих вещей, потому что в обычной жизни не считают эти разговоры важными и не придают им значения.
Часто мы встречаем непонимание на этапе сбора информации, ведь человек пропал сейчас, а мы интересуемся историей 20-40-летней давности. Пропавшие даже говорят, куда они собираются пойти, но родные не воспринимают их всерьез, а позже не могут вспомнить их слов. С людьми в возрасте еще и география бывает обширной. Они часто могут находиться в других городах, областях, регионах. Они просят помощи у прохожих, очень убедительно рассказывая реальную, но крайне давнюю историю, и им помогают добраться, купить билет и так далее.
Еще одна сложная история — это поиски подростков, «бегунков». Сложность в том, что распространять информацию нельзя, так как чаще всего подростки отслеживают соцсети и СМИ — трудно найти без свидетельств того, кто не хочет быть найденным. Опять же и навредить страшно, загнать еще дальше, и не искать нельзя. Это еще не взрослый человек, и его поступки скорее импульсивны, нежели осознанны. Да и риск криминала и прочих неприятных действий в сторону таких детей велик. Подростковый максимализм толкает их на необдуманные поступки.
— В каких самых долгих и самых сложных поисках вам или вашим коллегам довелось участвовать?
— Все поиски тяжелые. Есть поиски, где тяжело смотреть в глаза родным при отсутствии результата; есть поиски, где итог печален и непредсказуем; есть поиски, где рушатся надежды; есть поиски тяжелые именно физически: по пять дней без сна в любом случае тяжело. Поэтому и ответа про конкретные поиски не будет. У каждого поисковика, как у врача, есть свое «кладбище» и есть свои вернувшиеся.
— Какие самые распространенные причины пропажи людей?
— Различных причин огромное множество.
Каждая история индивидуальна. Нет повторяющихся поисков и причин для пропажи. По каждому поиску, наверное, можно написать книгу. За семь лет было всякое. Но вот тут хочется сказать об отказах, про которые упоминалось выше.
Отряд может отказать в поиске по ряду причин: семейные разборки — от измен до кражи детей родственниками, не лишенными родительских прав, утеря родственных связей — добровольный уход взрослого человека из семьи, криминал, дезертирство, отказы заявителя обращаться в полицию и предоставлять информацию. Есть ряд отказов, связанных с технической невозможностью участия отряда в поиске. Например, поиск на воде. Сейчас идет работа в этом направлении и появился водолазный «Добротворец», которому мы можем передать такую заявку, но пока не всегда это возможно.
Одно можно сказать точно — никогда не будет отказа в поиске по причине каких-либо вредных привычек у пропавшего. Отряд не выносит оценочных суждений. Наше дело — искать, а не осуждать человека. Это отдельная тема отрядной этики.
— Стало ли больше самоубийц среди тех, кто уходит из дома и объявляется в розыск?
— Суицидов больше не стало. Количество людей, по тем или иным причинам решившихся на подобный поступок, скорее постоянно, как и причины: стрессы, депрессии, страхи, финансовые обязательства, семейные кризисы… Наверное за 2021 год, как бы не сглазить, меньше подростковых суицидов стало. Идет перевес в сторону зрелого возраста. Но суицид не так часто встречается в поисках. Просто обычно он вызывает резонанс.
— Есть ли в Свердловской области особенности, влияющие на поиск людей?
— В природной среде сложнее всего искать. Это обусловлено нашим лесным ландшафтом, с болотами, смешанным лесом, огромным количеством естественных ловушек, поваленных деревьев, что напрямую сказывается на скорости передвижения групп. [Есть сложности] с температурой на Урале: даже летом в лесу ночью можно получить переохлаждение — это ограничивает относительно безопасное время для пропавшего, а значит, подгоняет поисковиков. Также влияют местная флора и фауна. В наших лесах хватает и неприятных насекомых, и дикого зверья различных размеров, что неприятно и нам, и заплутавшему. Плюс территории наших лесных массивов очень велики, а зачастую неизвестна даже точка входа. По затратам человеческих ресурсов и ресурсов техники такие поиски очень сложны.
— Насколько стабильно сейчас связь отряда с сотрудниками силовых структур? Рады ли силовики добровольцам?
— О связи отряда и силовых структур можно говорить много, но самым показательным, наверное, является то, что отряд не берет в работу заявки, по которым отсутствует заявление в полицию. Это гарантирует нам правдивость данной заявки и исключает различные махинации с поиском, например, поиски должников силами отряда или решение семейных проблем с нашей помощью.
Каждый поиск проходит с обязательной договоренностью с полицией о тех или иных шагах и с обменом информацией. Мы работаем независимо и по своим алгоритмам, но всегда согласовываем с силовиками свои действия. Так как в некоторых моментах наши ресурсы и возможности меньше, чем ресурсы и возможности полиции, то нам важно не мешать.
В самом начале взаимодействовать с силовиками было трудно. Нас не знали и не воспринимали всерьез. Сейчас к нам стали относиться серьезно, понимают, что опыт, наработанный отрядом в поисках, ценен и может помочь. Соревнования и конкуренции между нами точно нет.
— Случалось ли такое, что волонтеры отряда попадали в опасные ситуации во время поиска пропавших? Например, выходили на убийцу, который мог им угрожать.
— Сказать «нет» будет нечестно, потому что любой здравый человек оценивает риск похода, например, по лесу, где обитают различные животные. Или по ночному лесу. Но в отряде есть правило, которое никто и никогда не нарушит — не увеличивать количество пострадавших и пропавших. Никогда отряд не подвергнет риску своих добровольцев. Поэтому в поисковых группах, которые в отряде именуются «лисами», всегда есть опытный аттестованный старший группы. Группа всегда выходит на задачу полностью экипированной, с заряженным современным оборудованием, навигаторами, рациями с постоянной связью со штабом и другими группами.
Криминал же — это основание для отказа в поиске. Если же данный факт выясняется в процессе поиска, то поиск останавливается. Бывает, что по просьбе полиции мы можем помогать в подобных поисках. Но это уже совсем другая история, с другим концом и для узкого круга. В целом же подвергать риску добровольцев, обычных людей, которые хотят сделать что-то хорошее, кому-то помочь, — вещь недопустимая. Мы не спецназ и не супергерои, а просто поисковики, делающие свою работу.
— Это можно назвать местом работы?
— Нет. Отряд — это исключительно добровольческая деятельность, без зарплат и определенного времени работы. Доброволец может только вкладывать свои средства и время в отряд, но взамен он может получить только чувство удовлетворенности от успешных поисков или чувство разочарования от поисков с плохим финалом или вовсе без него.
— Сколько человек обычно участвует в поиске пропавшего?
— Многое зависит от самого поиска. На детские поиски всегда собирается очень много желающих. На поиски бабушек и дедушек — очень мало, увы. На поиски просто взрослого мужчины и взрослой женщины — в зависимости от резонанса. И поэтому тут мы будем иметь непонятную цифру. На Диме Пескове (мальчик, который в четыре года провел в лесу пять дней — прим. Znak.com) в день было от 700 до 1000 волонтеров. На среднестатистическом «возрастном» поиске — максимум 10-20. Если резонанс, то около 50 человек бывает. Тут же еще гора факторов: время, дальность от города, день недели…
В беседе, где формируются задачи и оповещения, — примерно 500 человек, тех, кто теоретически готов взять какую-то задачу: куда-то съездить, поклеить ориентировки, проверить адреса. А костяка, состава опытного, устоявшегося, аттестованного — хорошо, если сотня. Старших поисковых групп, координаторов, информационных координаторов (собирающих информацию и не выезжающих на поиски), картографов, связистов, БПЛА (беспилотников), кинологов мало. Семь лет назад нас было еще меньше — 10 человек. Тогда не было оборудования и опыта, но было желание спасать людей.
Активисты опубликовали список домов в Уфе, жителям которых вернут переплату за отопление
В Motorola готовят к выходу Lite-версию смартфона из серии Power
Волонтеров просят помочь в тушении пожара в Башкирском заповеднике
Росгвардия заключила контракт на поставку тренажера самолета Ил-76 за 549 млн рублей
Мордовского «батюшку» из РПЦ арестовали за изнасилования и пытки родных и приемных детей
Кого называют «тем самым тихим одноклассником». Мрачных молчунов, которых записывают в скулшутеры
|